Персонажи пьесы Сартра и есть эти чисто объектные люди

Актеры-это просто люди,а театр для них жизнь,но как живут и чем дышат подлинные артисты мира
Нью-Йорке труппа Pearl Theater Company поставила пьесу Сартра "За закрытой дверью". Увидеть рецензию на этот спектакль на страницах газет было освежающим впечатлением – даже "Нью-Йорк Таймс" львиную долю своего культурного раздела отдает всякого рода поп-искусству. Вообще драматический театр переживает сейчас нелегкие времена, его потеснили и чуть ли не свели на нет мюзиклы, идущие годами и приносящие большие прибыли. Пьеса Сартра привлекла, очевидно, не в последнюю очередь, тем, что в ней всего три персонажа и одна декорация, состоящая из трех диванов да еще ножа для разрезания бумаг (очень важный элемент сюжета), а продолжительность пьесы – час с небольшим. В рецензии Дэвида Руни несколько удивляет, что персонаж назван почему-то Кардо, тогда как у Сартра он зовется Гарсэн. Указывается, что перевод взят тот, что сделал Пол Боулз, автор знаменитого романа "Под покровом небес", так что с этой вольностью легко примиряешься.

Пьесы Сартра трудно назвать сценичными, их материал – не повседневная жизнь и не житейские характеры, а некие философские сюжеты, они – не более чем иллюстрации к тезисам экзистенциальной философии. Конечно, экзистенциальная философия тем и характерна, что она обращена к человеческой проблематике, но человек в ней берется не в житейских его обстоятельствах, не в эмоциональном выявлении, а во всякого рода пограничных ситуациях (опять же термин экзистенциальной философии). Сартр, впрочем, умелый автор, он способен придать своим пьесам захватывающую напряженность и эффектно ее разрешить. Пьеса "За закрытой дверью" особо напряженная и эффектная и потому еще, что ее действие происходит – в аду.

Главный эффект и парадокс в том, что ад оказывается комнатой, меблированной в стиле Второй империи, разве что без окон и с той самой закрытой дверью. Приведенные туда лица сперва никак не могут понять, в чем заключается ад. Они ожидали увидеть известного рода обстановку – если не огонь, не чертей с вилами и сковородками, то уж во всяком случае мучителей, палачей, подвергающих грешников физическим мукам. Ничего подобного – обстановка, поражающая своей обыденностью, банальностью. И вот в этой буржуазной гостиной им предложено проводить вечность.

Постепенно в их разговорах выясняется, за какие грехи они попали в ад. Гарсэн – расстрелянный дезертир; одна из женщин, Эстель, красотка, вышедшая замуж за богатого старика, убила ребенка, рожденного от любовника; вторая, лесбиянка Инес, довела свою подругу до того, что та отравила ее газом – и сама вместе с ней отравилась. Дело не в гомосексуальности Инес, а в ее садистической жестокости, в желании и умении издеваться над людьми. Эта деталь пригодилась еще для развертывания действия, когда из трех человек составляются и распадаются две любовные пары. Самовлюбленная Эстель нуждается в мужском обожании и склоняет Гарсэна, а Инес стремится сделать себя необходимой для Эстель, быть ее зеркалом, не положенным в аду. Ни одна из конфигураций не удается, потому что третий член разбивает любую возможность вот этого, буквально, спаривания. Некое иррациональное число, абсолютная асимметрия. Вот тогда участники действия и понимают, что такое ад, и Гарсэн резюмирует ситуацию в знаменитой фразе: Ад – это другие. Но это еще не конец, главный эффект следует: Эстель кричит Инес: я от тебя избавлюсь! – и кидается на нее с тем самым разрезательным ножом. В ответ Инес демонически хохочет: ты не можешь меня убить, ведь мы уже мертвые.

Сильный текст, который читать не менее, а может быть и более интересно, чем видеть его представленным на сцене. Рецензент "Нью-Йорк Таймс", вспоминая, что пьеса была впервые сыграна в мае 1944 года в еще оккупированном Париже, пишет, что она выразила бессилие французов перед оккупантами, а сегодня напоминает о ценности надежды и взаимопомощи в наше время, когда мы, тотально разобщенные, лишены даже ада – вот этих самых "других".

Дело это понятное и простительное – проецировать пьесу Сартра хоть в прошлое, хоть в настоящее. Но она отнюдь не конкретно-исторична, она о всеобщности некоторых экзистенциальных ситуаций. "За закрытой дверью" – иллюстрация философских положений второй части основного философского труда Сартра "Бытие и ничто", той, которая называется "Бытие-для-другого", даже, еще более определенно, одной из глав этой части под названием "Взгляд". Что такое другой, что значит быть увиденным другим? Это значит предстать в чистой объектности, как вещь, а не как самосознание. В социальной проекции это называется рабством. Но человек не может быть сведен к объектности, к положению вещи, в этом главный пункт экзистенциализма: именно потому, что человек владеет сознанием, которое всегда самосознание, конструирующее субъектность, проще сказать самую человечность. Сознание создает горизонт свободы, оно есть сама свобода, то есть, по Сартру, ничто. Сознание негативно, потому что, сталкиваясь с бытием, оно отрицает бытие, видит, что это не "я". Вот это первое и самое фундаментальное отрицание, негация, неантизирование (neant по-французски ничто). Тут еще Спинозу для простоты вспомнить можно: всякое определение есть отрицание. Но это значит – различение, полагание границ, граней нерасчлененному в себе бытию; или, как говорит сам Сартр, сознание – это обвал, в котором из бытия образуется мир. И вот увиденный другим как объект человек возвращается в это нерасчлененное бытие. Это порождает стыд – не морального, а экзистенциального порядка: человек, увиденный в чистой объектности, чувствует себя "опущенным в бытие", голым, лишенным человеческих измерений, и он стремится "одеться", уйди от бессодержательной объектности, вещности, телесности. Вот ситуация, мифологически представленная в истории Адама и Евы.

Персонажи пьесы Сартра и есть эти чисто объектные люди – лишенные свободы определить себя в дальнейшем. По-другому можно сказать: ад – это лишенность будущего, в котором только и разворачивается человеческий проект. Человек определяется будущим, а не прошлым, целеполаганием, а не причинностью. Вообще тут можно вспомнить Достоевского, "Записки из Мертвого дома": первая мысль человека, попавшего на каторгу, – я теперь никогда не буду один. Это значит: я всегда под взглядом чужих, я всегда объект и ничего не могу сделать, чтобы заявить о себе, изменить себя, предстать субъектом, обладающим сознанием и свободой – каковые у Сартра тождественны.

Но выйти из ада, обрести свободу целеполагания отнюдь не означает легкой жизни. Жизнь ответственная, в которой принимаются свободные решения, многим может сама показаться адом, и на такую, свободную жизнь далеко не все способны. Это значит – принимать решения в одиночку, а люди так привыкли к другим. Рай – это другие, это "быть как все".