Киевский вокзал

Киевский вокзал не то чтоб самый главный. Главного, пожалуй, в Москве нет. Просто он самый любимый, самый отпускной. Еще лет пятнадцать назад, когда о загранице даже не мечталось, отдыхать обычно ездили на юг. А значит, с двух вокзалов - Курского и Киевского. Но мало кто отважится признаться в любви к Курскому вокзалу, одному из самых суетных и неуютных. Остается Киевский.

Первый блин был комом. Решение о том, чтоб проложить железную дорогу, которая связала бы Москву с Воронежем и Киевом, возникло еще в конце прошлого столетия. Тогда же, разумеется, решили и вокзал построить (правда, он в то время назывался Брянским). Его открыли в 1899 году, торжественно, с молебном и накрытым на полтысячи персон парадным завтраком. При этом блюда, поданные тем, кто был допущен к этому мероприятию, украсили изображениями поездов и рельсов.
Вокзал же не изображали - он был нехорош собой. Серенький, одноэтажный, деревянный, он напоминал при-станционное строение какого-то уездного города. К тому же, несмотря на то, что всюду уже проводилось элек-трическое освещение, этот вокзал был оборудован простыми керосиновыми лампами. Там находилась даже ком-ната, в которой лампы чистили и заправляли, и называлась она, как нетрудно догадаться, «ламповая». Пре-небрегая этой трогательной заботой, лампы те горели тускло и коптили.
Вокзал высмеивали и в городском фольклоре, и в газетах. Вместе с тем он сразу же стал очень много значить для Москвы. Притом не только лишь как железнодорожное сооружение, но и как центр жизни общественной. Тут, к примеру, встречали Константина Бальмонта, вернувшегося в 1913 году из эмиграции (в связи с амнистией, объявленной к трехвековому юбилею царствования династии Романовых). Илья Ильф и Евгений Петров описывали эту акцию в романе про Остапа Бендера и Кису Воробьянинова: «Толстощекая барышня первая кинула в трубадура с козлиной бородой мокрую розу. Поэта осыпали цветами весны - ланды-
шами. Началась первая приветственная речь:
- Дорогой Константин, семь лет ты не был в Москве...
После речи к трубадуру прорвался рассвирепевший почитатель и, пере-давая букет поэту, сказал вытвержен-ный наизусть экспромт:
Из-за туч
Солнца луч
Гений твой.
Ты могуч,
Ты певуч,
Ты живой.
Правда, из окончательной редакции романа Ильф и Петров этот ку¬сок изъяли. А в самом скором време¬ни, в 1914 году, Общество Московско-Киево-Воронежской железной дороги заложило новое здание вокзала. Архитектором был избран Иван Рерберг - он незадолго до этого отделал обще¬ству роскошный дом вблизи Чистых прудов. На собственные нужды общество не жалело денег с самого начала.
В 1915 году вокзал был уже практически построен, и журнал «Московский архитектурный мир» писал об этом: «Вероятно, москвичи уже обратили внимание на грандиозное сооружение на месте убогого и жалкого старого вокзалишки. Брянский вокзал выдержан в стиле модернизированного московского ампира и украшен громадной башней-кампанилой... Подъездных путей предположено устроить четыре, а платформ - пять.
Багаж будет подаваться к подъездным путям через особые тоннели, подведенные сюда из багажного отделения. Вообще вокзал решено по-строить со всеми необходимыми удобствами для публики и со всеми новейшими техническими приспособлениями».
Кстати, и впредь именно здесь, на Киевском вокзале, первым делом по-являлись всяческие железнодорожные новации. Тут, например, впервые установили новые камеры хранения - с ячейками. И компьютерная
сеть «Экспресс» отлаживалась именно на Киевском.
Услуги «пересадочной артели»
В
прочем, задолго до этого в жизни вокзала произошло еще одно немаловажное событие. А именно: Октябрьская революция 1917 года. То есть событие это было весьма значительным для всей России. Но почему-то именно на Киевском вокзале шли особо жестокие бои.
А вскоре после тех боев здесь выступал сам Ленин. Он напутствовал рабочих, отправлявшихся организовывать колхозы. Речь была проникновенной, и один из очевидцев вспоминал о ней впоследствии: «Он не подделывался к голодным людям, без всякой напускной жалости, сурово и просто говорил о том, что деревня, Россия нуждаются в работниках, нуждаются в культуре, что им пред-стоит там, на новом месте, трудная, ответственная работа. И в мягком, ласкающем свете вечерней зари я видел блистание слез на серых измученных лицах рабочих и понял, что эти люди пойдут всюду, куда их пошлет этот невысокий, крепкий, как скала, человек в кепке».
Но этот «крепкий человек» был не единственной знаменитостью, которые вошли в историю Киевского вокзала. Отсюда, например, впервые вышел в наш город киевлянин Михаил Булгаков. А другой писатель, Валентин Катаев, писал в воспоминаниях о своем бурном и восторженном романе с девушкой «маленькой, прелестной, в теплом пальто, с детски округлым, замерзшим, как яблоко, лицом», о романе, завершившемся «прощанием под гулким куполом Брянского вокзала» . Эта девушка была сестрой Булгакова.
Осип Мандельштам купил однажды в заброшенной лачуге на задворках этого вокзала роскошнейший ковер с фигурой мальчика-охотника. Правда, ковер лежал в комнатке Мандельштамов всего несколько дней - он смущал бедную семью своим роскошеством.
Художник-карикатурист Борис Ефимов именно отсюда начал освоение Москвы. Это начало было не особенно приятным. Ефимов вспоминал: «Москва встретила меня гостеприимно:
- Гражданин, пройдемте в Чрезвычайную комиссию,- вежливо обратился ко мне человек в кожаной фуражке. Ему, видимо, показалось подозрительным, что когда поезд из Киева вошел под стеклянные своды Брянского (ныне Киевского) вокзала, то я, не дожидаясь полной остановки, соскочил с подножки вагона и быстрым шагом, почти бегом направил¬ся к выходу. Такая ненужная торопливость стоила мне почти полутора-часового ожидания среди других, тоже задержанных бдительными чекистами подозрительных пассажи¬ров. В моем скромном чемоданчике внимание органов по борьбе с контр¬революцией и спекуляцией привлекло множество катушек с нитками, черными и белыми. Дело в том, что умудренные опытом люди в Киеве, располагая ценными сведениями о дефиците ниток в Москве, присоветовали взять их с собой побольше, чтобы реализовать в случае финансовых затруднений. Нитки были, естествен¬но, национализированы, хотя две катушки, белая и черная, были мне великодушно оставлены».
А актер Евгений Весник как-то раз с большого гонорара, выплаченного «Мосфильмом», приобрел себе в палатке этого вокзала галстук. Но встретил там приятеля, они пошли в вокзальный ресторан «обмыть покупку». Когда вокзальный ресторан закрылся, переместились в Шере-
Еще буквально несколько минут - и можно будет сесть в купе, расставить вещи и разложить на столе старого доброго жареного цыпленка, яйца вкрутую и слегка помятые сочные помидоры. О, этот неповторимый железнодорожный уют!
метьево, оттуда улетели в Ленин¬град, затем опять вернулись в Москву. Конечно, по закону жанра весь гонорар исчерпался, а галстук потерялся.
Но история с актером Весником случилась много позже. А тогда, в первые годы после революции, Киевский был одним из символов нового мира. И по¬эт Николай Асеев посвящал ему чуть ли не гимны: «Вот этот вокзал. Он как будто бы пешком пришел из Европы да и остановился в Дорогомилове. Он выгнулся широкими арками, он поднял купола - он новый храм - храм движения... Высоки залы Брянского вокзала. Светлы его лампионы, вделанные в потолок. А грохот, сотрясающий стены запыхавшихся дальних поездов. А неясный говор, ропот, топот вливающейся в двери дорожной сумятицы. Эх. Это тебе не Никола на Курьих Ножках. Стеклянный вокзал».
Впрочем, в эмигрантской газете «Последние новости» один очевидец писал в 1931 году: «Около каждого вокзала работает негласная, но всеми признанная артель беспризорных. На Брянском вокзале их около четырех-сот. Если пассажир вышел с вокзала с чемоданом и недоуменно смотрит на бой около трамвая, к нему подходит беспризорник, член «пересадочной артели».
- Я извиняюсь, гражданин,- говорит он вежливо.- Вам в трамвай или понести?

«В трамвай» - это фунт хлеба или деньги на этот фунт и два-три фунта за путешествие с чемоданом по городу».
Если прибывший выбирал « в трамвай» , то беспризорник отбегал метров на сто против движения, на ходу за-прыгивал в переполненный трамвай, подъехав к остановке, принимал у своего «заказчика» багаж через окно, после чего спокойно выходил. А пассажир уж протискивался «налегке» к своему чемодану.
Впрочем, поездка в поезде не слишком отличалась от трамвайной. Вот свидетельство того же очевидца: «Билетов на поезд нет. Вот подан поезд. Ожидавшие, не спрашивая куда, как саранча, устремляются на пер¬рон. Контроль у дверей и охрана смяты в один миг. Слышны душераздирающие крики женщин, детей. Про¬водники смываются человеческой бурей и, опасаясь за жизнь, прячутся под буферами вагонов. В вагонах от¬крыты все двери, все окна. В них, как цирковые жонглеры, пассажиры бросают свои вещи».
Увы, подобная традиция установилась на вокзале еще в 1917 году, незадолго до революции. Правда, в то вре-мя это было связано в первую очередь с проколами в вокзальном менеджменте. Некто Николай Окунев писал в дневнике: «27 сентября... Ж-д. забастовка вчера днем еще чувствовалась. Я был на Брянском вокзале, провожал в Луцк сына. Не знаю, как
и доедет: еле втиснулся на площадку, а его вестовой... поместился с вещами в уборной. Не только вагоны, пло-щадки и переходы поезда переполнены, но и на крышах вагонов многолюдье необыкновенное!»
Но большая часть москвичей старалась этого не замечать и концентриро-валась на эмоциях более позитивных. Например, Ильф и Петров писали: «Представители Киева и Одессы проникают в столицу через Брянский вокзал. Уже на станции Тихонова Пустынь киевляне начинают презрительно улыбаться. Им великолепно известно, что Крещатик - наилучшая улица на земле. Одесситы тащат с собой корзины и плоские коробки с копченой скумбрией. Им тоже известна лучшая улица на земле. Но это, конечно, не Крещатик, это улица Лассаля, бывшая Дерибасовская».
И вправду пассажиры были тут в основном дальние. Путеводитель писал: «Движение по дороге больше грузовое. Пассажирское пригородное развито слабо. Немногочисленны и дачники». Это потом уже застроят дачами все Подмосковье, ближнее и дальнее, горожане перестанут удивляться вокзальным сводам и забудут, что вокзал вообще-то строился как памятник победы над Наполеоном. Горожане просто перестанут замечать лепнину и скульптуры.
А бой вокзальных часов уже не будет слышен из-за шума большого города.