Актриса Ольга Лысак Читайте первую главу

ИМЕНА Ольга Лысак
Первые занятия в театральных вузах напоминают коллективные сеансы у психолога. Педагоги «раскрывают» будущих актеров, подвигая их к рассказам о сокровенном. Миша Полицеймако говорил о своей собаке — немецкой овчарке по кличке Рик. Говорил с такой любовью и нежностью, что у меня сжалось сердце. Я будто заново его увидела. Пройдет семь лет, и Рик будет умирать, брошенный своим хозяином...
За мной в РАТИ, бывшем ГИТИСе, пытались ухаживать несколько однокурсников. Полицеймако внешне им сильно уступал. Но я была очарована его добротой и искренностью. В канун Нового года Миша стал моим первым мужчиной. А весной 1994 года я пришла знакомиться с его родителями. Надо отдать Мише должное, он никогда не кичился своим знаменитым отцом. Более того, скрывал это. О том, что его папа — Семен Фарада, сказал накануне визита. Хорошо помню сам момент знакомства. Семен Львович неожиданно вошел в комнату, где я, сидя на краешке дивана, читала какую-то книжку. Окинул меня своим знаменитым взглядом-рентгеном, слегка наклонив голову, поздоровался. И все мое волнение исчезло. Через минуту мне уже казалось: мы знакомы и дружим давным-давно. Потом Марина Витальевна позвала пить чай, а за столом принялась рассказывать смешные истории из Мишиного детства. Мне в этой маленькой компании было тепло и просто.
Спустя какое-то время, когда мы со студенческим театром РАТИ вернулись с гастролей, Миша сказал: «Нам нужно жить вместе. Родители будут только рады. Квартира большая — места хватит».
После моего переезда в дом у Красных Ворот, где обитала семья Фарады—Полицеймако, Миша всюду стал представлять меня как свою жену. Это была не просто страсть, а настоящая любовь. Мы начинали тосковать друг по другу, если расставались даже на пару часов. Миша оберегал меня, заботился как о маленькой — несмотря на то, что я старше на два с половиной года. Он будто держал меня в своих больших теплых ладонях. А мне так нужно было чувствовать себя защищенной...
Это случилось незадолго до отъезда в Москву. Я училась на втором курсе актерского факультета Челябинской академии искусств и в тот вечер со своим однокурсником возвращалась домой — из областного центра в Еманжелинск. Мы опоздали на последнюю электричку. Пришлось ждать пассажирского поезда. Проводница нас пустила. Мы стояли в коридоре у окна, смотрели на пролетавшие мимо огни и говорили о любви. О ней был будущий спектакль, в котором нам достались главные роли. И с каждой минутой я находила Витю (назову его так) все больше похожим на героя, которого он так проникновенно играл. Тут дверь ближнего купе отъехала в сторону и оттуда появились двое подвыпивших парней. Пару минут беззастенчиво обшаривали меня взглядами. Я могла себе позволить не бояться, ведь рядом со мной был мужчина. Защитник. И вдруг:
— Слышь, пацан, это твоя телка? Витя помотал головой:
— Нет, не моя.
— Ну так иди отсюда. Он подхватил рюкзак — и рванул из вагона. Даже не оглянулся.
Парни попытались затащить меня в купе, но я намертво вцепилась в поручень. Закричать, позвать на помощь не могла — ужас, будто петля, захлестнул горло.
— Да ладно тебе, не выделывайся! Обещаем, получишь удовольствие!
Я продолжала держаться. Тогда они стали выворачивать пальцы и жечь их зажигалкой. От боли я чуть не теряла сознание, но руки все равно не отпускала. Мат, налитые кровью и яростью глаза, замах кулака... Удар по голове был такой силы, что потемнело в глазах. Очнулась на полу. Первое, что увидела, — перепуганное лицо проводницы: «Девонька, ты живая? Выглянула в коридор, а эти тебя в купе тащат. Увидели меня — убежали. Слава богу, надругаться не успели, ироды».
Как добралась от вокзала до дома, не помню. Шла на автомате. Очень болела и кружилась голова, нестерпимо жгло кожу на покрывшихся волдырями пальцах. Родители вызвали «скорую», которая отвезла меня в больницу. Диагноз: сотрясение мозга и ожоги второй степени. Наутро в палату пришел милиционер, которому я описала приметы парней. Их взяли в тот же день — они даже не думали скрываться.
Оставившего меня на расправу подонкам однокурсника я больше не видела. Когда о происшедшем узнали в академии, Виктор стал изгоем. Был поставлен вопрос о его отчислении, и все: и преподаватели, и студенты — проголосовали «за». Потом был судебный процесс, и за попытку изнасилования и нанесение телесных повреждений мои обидчики сели в тюрьму. Когда наш с Мишей разлад выплеснется на страницы газет, одно из изданий напишет, что в юности я стала жертвой группового изнасилования и в Москву уехала, чтобы скрыться от позора. Автор заметки якобы цитировал одну из моих бывших сокурсниц, однако названные имя и фамилия мне ни о чем не говорили, а фотография оказалась совсем размытой. Каждая строчка была пронизана лицемерным сочувствием — «перенесенной физической и психологической журналист объяснял мое «ужасающее поведение» в семье «всенародно любимого артиста Семена Фарады». В триллере, где не было ни слова правды, я представала воплощением зла, терроризировавшим знаменитую фамилию...
У Семена Львовича, как и у всех комиков, был непростой характер. Случалось, он становился раздражительным или впадал в депрессию, не разговаривая ни с кем по нескольку дней. Но со мной Фарада всегда был приветлив. А как он загорался моими дизайнерскими идеями! Стоило заикнуться о том, что комната преобразится, если на мебели поменять обивку, а на окна повесить занавески в новом стиле, как Фарада подхватывался с дивана: «Поехали по магазинам!» Семен Львович садился за руль (он обожал водить машину), я рядом, и мы начинали колесить по столице в поисках гобелена с каким-нибудь особенным рисунком. Я сама придумала дизайн портьер для его комнаты, сама их кроила и шила, а Семен Львович наблюдал за процессом и был восхищен результатом — получилось нечто вроде театрального занавеса. Кстати, эти портьеры висят и по сей день.
Редкие выходные проходили без того, чтобы в доме не собирались гости. С утра в духовку сажалась фаршированная яблоками утка или начиненная гречневой кашей баранья нога, ставилось тесто для пирогов. На пороге кухни появлялся Семен Львович:— Что у нас сегодня: свадьба, именины или поминки?
— Мы с Мишей решили пригласить однокурсников. Вы не возражаете?
Фарада расплывался в улыбке:
— Давай пиши список, я сгоняю в магазин.Наши вечеринки Семену Львовичу очень нравились — он молодел на глазах. Шутил, по-доброму подкалывал «молодежь». .. И не упускал случая заметить, какая сыну досталась завидная жена: и красавица, и умница, и повариха отменная, и портниха, и актриса каких поискать. Начиная со второго курса, Фарада ходил на все наши показы и экзамены, а позже и на премьеры — сначала в институте, потом в Российском академическом молодежном театре, куда мы пошли работать, получив дипломы. Пустые комплименты были не в его характере, а потому похвалы и цветы от Фарады значили для меня очень много.
С мамой Миши Мариной Витальевной Полицеймако мы жили, что называется, душа в душу. Случалось, вдвоем засиживались на кухне за полночь. Делились новостями из театральной жизни, творческими задумками, спорили. Когда я рассказывала подругам о наших отношениях, девчонки делали круглые глаза:
— Залива-а-аешь! Свекровь не может быть подругой. Я уточняла:
— Лучшей подругой. Очень даже может!
Впрочем, официально моими свекром и свекровью Семен Львович и Марина Витальевна стали только на восьмом году нашей с Мишей совместной жизни. К нам постоянно приставали в институте: «Ребята, когда свадьба-то? Мы бы салатиков поели...» Наш гражданский брак заботил и Марину Витальевну, она то и дело заводила разговор о загсе: «Вы давно семья, а в глазах людей — сожители... Распишитесь уж — что вам, трудно, что ли...» Мы же считали все эти формальности ерундой. Несколько раз подавали заявление, но на саму церемонию регистрации просто «забивали». Она казалась нам пустой формальностью. Однажды накануне дня, на который было назначено бракосочетание, укатили на море, в Коктебель.
В ювелирном магазинчике купили мне серьги и колечко с топазами. Миша радовался как ребенок: «Смотри, какая красота! А ведь эти деньги могли уйти на свадебный стол, фату и пупса! — тыкал пальцем в циферблат наручных часов. — О-о, вот сейчас, в эту самую минуту, мы должны жениться! Не махнули бы к морю, стояли бы сейчас посреди Грибоедовского, а тетка с начесом на голове талдычила бы про ячейку общества!» Мы принялись дурачиться, изображая то жениха и невесту, то нечаящих добраться до заветных салатиков гостей. И хохотали как сумасшедшие!
О ребенке мы начали мечтать еще студентами, но все откладывали: вот получим дипломы, вот закрепимся в театре, вот встанем на ноги... Наконец в начале 2001 года решили: пора! Рассчитали все: рожу в канун нового сезона, а через пару месяцев уже выйду на сцену и параллельно, не беря академический отпуск, буду продолжать учебу в аспирантуре РАТИ.
Беременность я переносила достаточно легко, а потому вопрос: лететь ли мне в Еманжелинск к маме на пятидесятилетие — не стоял. И я, на четвертом месяце, махнула на родину. Решила устроить для мамы сюрприз — заявилась прямо в детский дом, где она работала и продолжает работать воспитателем. Увидев меня, мама разрыдалась. Она человек эмоциональный, но плачет крайне редко. Может, ее материнское сердце что-то почувствовало? Судя по всему, именно в те несколько дней, что я гостила у родителей, и завязался Мишин роман с костюмершей Ларисой. Роман, о котором я узнала последней.
Поженились мы, когда я была на шестом месяце. Тянуть дольше со свадьбой было нельзя — не усыновлять же Мише потом своего ребенка. На белом платье и фате настояли родители — им хотелось, чтобы все было «как положено». Свадьба получилась веселой: Семен Львович давал Мише отцовские наставления и говорил тосты, друзья подготовили шуточные номера. Я чувствовала себя такой счастливой!
Через пару дней снимавший свадьбу оператор отдал мне диск с записью. В загс мы ехали на разных машинах. Он сидел с семьей жениха и запечатлел такой диалог между матерью и сыном: «Миша, а давай сейчас приедем в загс и скажем, что все отменяется? Мол, спасибо за внимание, но мы пошутили — свадьбы не будет!» — «Хорошо бы, только ведь назад дороги нет...» Я хотела поговорить с Мишей и Мариной Витальевной, но потом передумала: вдруг они просто неудачно шутили?
Промолчала я и когда через пару недель Миша, сославшись на занятость, отказался пойти со мной на первое УЗИ, где нам должны были сказать пол малыша и показать его на экране монитора. Еще и отругала себя за то, что становлюсь излишне чувства: «Миша же так много работает, он очень занят!» Никита, появившись на свет, заголосил на всю операционную. Врач сказала: «У вас здоровый, крепкий мальчик! Поздравляю!»Сыночка унесли в детскую палату, а меня на каталке оставили в коридоре — «чтобы была на виду». Прошел час, может, меньше — и меня начало колотить. Я просила позвать врача, хватала за руки пробегавших мимо медсестер: «Мне плохо, помогите...» — но те на ходу строго бросали «Это у всех бывает. Потерпите, мамочка!» Уже почти теряла сознание, когда вокруг началась суета. Выяснилось: во время потуг лопнул крупный сосуд, произошло внутреннее кровоизлияние. Пришлось срочно делать операцию. В роддоме я зависла еще на полторы недели. За пару дней до выписки меня в очередной раз навес- Марина Витальевна. Сказала, что встретить из роддома не сможет — нужно срочно вылетать в Гагры, на съемки. Я спросила:
— А отложить отъезд нельзя? Все-таки не каждый день у вас внук рождается... — Как ты себе это представляешь?! — свекровь даже рассердилась. — Тебя встретят Миша и твоя мама. Я даже Семена Львовича в больнице на попечение сиделки оставляю...
О том, что Семен Львович, который уже почти оправился от инсульта, упал и сломал шейку бедра, споткнувшись о лежащего в коридоре Рика, я знала от Миши и своей мамы. Она приехала в Москву за несколько дней до родов и теперь, навещая меня, носила домашнюю еду, чтоб я скорее набиралась сил. А я ею кормила своего ненаглядного Мишу. Он приезжал на несколько минут — осунувшийся, небритый. Я сокрушалась: «Мишенька, ты опять набрал кучу работы? Нельзя себя так изматывать! Скорей бы мне тоже начать работать, тогда тебе будет полегче...»
Забирать нас с Никиткой из роддома Миша приехал на грязной машине.
Весь вечер ждала: вот сейчас он подойдет, обнимет и скажет: «Спасибо за сына!» Не дождалась. Ни в тот вечер, ни после... Он будто пропустил это событие. Знал, как тяжело Никита появлялся на свет, но мое состояние его нисколько не волновало. Прежние заботливость и нежность мужа исчезли. Дома он теперь старался бывать как можно реже. Появившись поздно вечером, тут же усаживался в кресло с очередным детективом Дарьи Донцовой. Потягивал коньяк страницы и, бросив непонимающий взгляд: дескать, о чем это вы, мадам? — снова углублялся в книгу. Или бормотал: «Я устал как не знаю кто. Могу хоть дома отдохнуть?»
Вскоре после того, как Марина Витальевна вернулась со съемок и Семена Львовича забрали из больницы, мама стала собираться в Еманжелинск. Мне так не хотелось ее отпускать! И не только потому, что она брала на себя половину забот о сыне, — я боялась лишиться главного источника душевного тепла. Нет, Марина Витальевна и Семен Львович вовсе не проигнорировали, как Миша, появление Никитки, но у них были свои проблемы. Свекор, у которого никак не хотел приживаться эндопротез бедра, не поднимался с постели, а свекровь бралась за любую работу, чтобы иметь возможность оплачивать для него сиделок и лекарства. Фарада, когда отпускала боль, просил принести внука, укладывал его к себе на живот и начинал что-то напевать или рассказывать. Я присаживалась рядом:
— Семен Львович, вы обязательно поправитесь! Я так хочу увидеть, как вы с Никитой гуляете по парку. Свекор грустно улыбался:
— Даст Бог, так и будет... Марина Витальевна не уставала удивляться, какой у Никиты по-взрослому умный взгляд: «Разрез глаз мой и Мишин, а смотрит — точно как Семен: будто насквозь видит».
...Никитке шел третий месяц. Мы повезли его на массаж в поликлинику, и доставая гардеробный номерок из кармана сумки мужа, я наткнулась на сложенный вчетверо листок. Сверху было написано: «Мишечке!!!!!!!!» Именно так, с восемью восклицательными знаками. Не разворачивая, протянула записку Полицеймако:
— Миша, что это? Он пошел красными пятнами:
— Кто тебе позволил рыться в моих вещах!!! Как ты посмела?!!
Полицеймако орал на меня в первый раз. Наверное, на мне лица не было, потому что Миша вдруг запнулся и ворчливо произнес:
— Что у тебя, в самом деле, за глупые фантазии? Это откакой-то сумасшедшей поклонницы. Сунул на ходу в сумку и забыл выбросить.
В следующий раз муж сорвался в день крестин Никиты. О том, что это нужно сделать, я твердила постоянно, но Миша никак не мог выбрать свободное время. В конце концов сама пошла и записалась на проведение обряда. Миша вышел из себя: «Это ты сидишь дома и ничего не делаешь! А у меня работа! Сначала бы спросила, свободен я или нет!»
На крестины он опоздал. Больше получаса я с Никитой на руках, Марина Витальевна и крестные ждали Полицеймако возле храма на январском морозе. Миша приехал взъерошенный, злой, со мной разговаривал через губу, а едва мы вышли из церкви, заявил, что «страшно опаздывает», вскочил в машину и умчался.
Еще до моего ухода в декрет режиссер Николай Рощин задумал поставить спектакль «Король-олень». Главную роль — Анжелы — должна была играть я. Вскоре после родов попросила Мишу: «Скажи Коле, чтобы он меня подождал. Совсем немного. Никита окрепнет, и я смогу работать сколько надо».
Едва выдавалась свободная минута, я хваталась за пьесу — учила диалоги. Пару раз даже сумела уговорить мужа пройти со мной несколько сцен. Сидя на стуле, я сцеживала молоко и вдохновенно выдавала романтический текст, а Миша лежал на диване и нехотя бормотал ответные реплики.
Наконец мне удается вырваться в театр. Первый, кого встречаю, — Рощин. — Коля, я готова репетировать «Короля-оленя»! Николай явно растерян:
— Но уже поздно. Роль Анжелы играет другая актриса. Ты почему не сказала, что выйдешь из декрета раньше?
— Как не сказала?! А разве Миша ничего не передавал?