Новость: Владимир КАЧАН ПОЭТИСЫ Гнусное слово, не правда ли Отдаёт чем-то канцелярски-скучным или же чопорным, чем-то вроде преподавания

Владимир КАЧАН


ПОЭТИСЫ
Гнусное слово, не правда ли? Отдаёт чем-то канцелярски-скучным или же чопорным, чем-то вроде преподавания хороших манер в женской гимназии. Это с одной стороны. А с другой — предполагает не слишком серьёзное, покровительственное и даже ироничное отношение к женской поэзии. Не иначе как термин «поэтесса» придумал мужчина, шутливо потрепав за щёчку свою жену, балующуюся по ночам «стишками». Определения «женская поэзия», так же как и «женское кино» уже давно заняли своё место в нашей лексике. Они намекают на сентиментальную слезливость и преобладание чувства над разумом, носителем которого мужчины считают только себя. Однако умение, так сказать, мыслить чувствами — одна из самых сильных сторон любой поэзии, — что мужской, что женской. Кроме того, мы часто замечаем, что чувство или ситуация бывает мудрее любого самого совершенного разума. У женщин это выражено рельефнее...
Что ж, лучше позавидуем им, вместо того чтобы с неоправданной спесью гордиться своими приоритетами в области логики — логика зачастую попросту скучна, предсказуема и бездарна. А талант потому и талант, что стремится вырваться за пределы логики и правил. Вот так и выходит в поэзии, например, — у Анны Ахматовой, а в кино — у Лилианы Кавани или, скажем, у Ларисы Шепитько. И тогда язык не поворачивается у нашего брата назвать Ахматову «поэтессой», а Кавани — «режиссёршей». И мы начинаем называть их как надо: поэт, режиссёр. Но это вроде как вынужденная мера: дамы, мол, сами пробились в «высшую лигу» и заслужили право называться мужскими словами, а они всё равно не более чем исключение из правил, так же как и лётчица Марина Попович или космонавтка Валентина Терешкова, или дирижерисса Вероника Дударова («дирижерисса» даже и предположить-то трудно, так что, ладно, пускай будет «дирижёр»). Поэтому мужчины, поскрипывая зубами от злости, принимают их в свой круг, в котором продолжают чувствовать себя хозяевами. Не без оговорок, конечно, что вот, мол, смотрите, какая у Кавани жёсткая, мужская режиссура. Ну надо же, даже удивительно, может, она всё-таки лесбиянка?..
Упаси Бог, я не ратую здесь за эмансипацию или того хуже — феминизм. Я плохо, консервативно, почти с испугом воспринимаю женщин-штангисток, борцесс-каратисток, боксёрок и культуристок. А яростная борьба феминисток за равноправие и даже верховенство не вызывает у меня ничего кроме сострадания. Эта борьба делает их некрасивыми, злыми, да и вообще разрушает природное влечение полов: их не хотят, а если и хотят, то только редкие любители-мазохисты. Ну а за что ратую? Да как всегда — за талант, который неизбежно пробьёт себе дорогу в равноправие, а большой талант — и в первенство. Талант — всегда ценность, его непременно будут уважать (те, кто понимают, конечно, что это такое), даже вне зависимости от денег, в нашей стране пока всё ещё так. И хотя рынок обширен и достать за деньги можно всё что угодно, купить себе талант — не получится и у самого крутого воротилы. Поэтому если у тебя есть талант, его надобно пестовать, беречь и выращивать. Это серьёзный капитал, а не какие-то там деньги.
И тогда есть шанс превратиться из поэтессы в Поэта, достойного уважения и даже преклонения. Более того, я думаю, что даже попытки следовать такой дорогой достойны уважения. Даже на промежуточной станции кого-то согреет своим теплом Людмила Иванова, тронет Наталья Варлей, удивит точностью метафор Любовь Карельских.
Все трое — актрисы. И это как раз тот случай, когда слово — правильное. Актриса, как впрочем и поэт — это не столько профессия, сколько мировоззрение, способ жить так и не иначе, смотреть на мир определённым образом, уметь удивляться, восхищаться, жалеть, грустить, любить именно поэтически (или артистично) и никак иначе. Женщины-актрисы — это особая каста, они повсюду, во всех сферах нашей жизни, а не только в театре и в кино.
Ну а в сочетании с поэзией и (страшно даже себе представить!) с привлекательной внешностью — это вообще убойная сила.
Три актрисы разных поколений. Самая старшая — Людмила Иванова, самая младшая — Любовь Карельских. Понятие «поколения» давно потеряло для меня всякий смысл, так же как и проблема «отцов и детей», поднятая лёгкой рукой писателя Тургенева. Есть отцы, которые своим детям — первейшие товарищи, есть и наоборот, у всех по-своему. Когда я слышу что-нибудь вроде: «нынешнему поколению это вовсе неинтересно!», — у меня сводит скулы от оскомины этой банальности. Поколение состоит из конкретных Петровых, Загоруйко и Рабиновичей, и каждому из них интересно своё. А тот, кто их свёл в единое и неделимое поколение, — создал очередной миф и ошибся. Ошибся в главном: нельзя делать из «поколения» стадо одинаково мыслящих особей, бегущих в одном направлении. Бывают, конечно, и такие группы, сформировавшиеся по интересам, но и они не являются лицом целого поколения.
Талантливый человек — строго индивидуален и не подчиняется мифическим законам «поколения», их для него нет, и он не следует моде, а пытается создать её сам. Ничто и никто не диктует ему — что любить, а что не любить. Кто-то из «поколения» фанатеет от группы «Иванушки-интернэшнл», но кто-то из них в то же время читает Бродского. А кто-то третий самым удивительным образом совмещает и то и другое. А ещё — почитывает Пушкина. Поэтому, стоя на концерте «Иванушек» и пританцовывая, вспоминает, допустим, его слова о том, что люди — «жрецы минутного, поклонники успеха» и, таким образом, посмеивается над собой и беснующимся залом. Да-да! Есть и такие! И это превосходно, это делает жизнь многообразной и интересной.
Кстати, Пушкин какого поколения? Интересно, почему его слова попадают в нас и сегодня, доходят легко и до самых неглупых представителей поколения нынешнего?
Так что, когда я говорю о представленных здесь актрисах трёх поколений, я, с одной стороны, — пользуюсь для удобства навязанной мне кем-то терминологией, а с другой, правильной стороны, — пытаюсь доказать, что поколения (не при актрисах будь сказано) роли не играют, если все возрасты соединяет любовь, сердечность, душевная теплота и ещё многое другое, что вмещают в себя Поэзия и Поэтика — то есть поэтическое восприятие жизни, какой бы наша жизнь при этом ни была.
И ещё одно объединение: представьте, все трое поют! Они любят петь и умеют это делать. И поскольку сами сочиняют стихи, то поют, стало быть, свои песни. У каждой птицы, само собой, свои песни: и у коноплянки, и у жаворонка, и у соловьессы. Остановимся же в этой роще и послушаем. А где чья трель, вы уж сами разберётесь.


ЛЮДМИЛА ИВАНОВА


У Людмилы Ивановой много песен. В их числе и те, которые часто поют в застолье, в разных компаниях, только не знают, что их сочинила та самая профсоюзная функционерка из кинофильма «Служебный роман». Не подозревают даже, потому что не сходится.
Внешний облик той самой тётки из месткома никак не заставляет предположить в человеке такое скопление добрых и нежных стихотворений. Однако, если вспомнить, например, что она создала и ухитряется поддерживать на плаву свой детский театр, причём сейчас, в наше, как говорится, «непростое время» (театр, надо полагать, создан ею для того, чтобы дети воспитывались на добрых сказках, а не только на жвачках, в том числе и телевизионных, развивающих в голове одни только челюсти), если вспомнить и другие её роли в «Современнике» и в кино, то начинаешь понимать, что доброта и тепло — основные, самые честные и правильные черты душевного мира Людмилы Ивановой, что и светится в её песнях.


МОЖЕТ БЫТЬ


Может быть, может быть,
Я не современная,
Может быть, может быть,
Я и суеверная,
Только мне всё кажется,
Почему-то кажется,
Что между мною и тобой
Ниточка завяжется.

Глупости говорю
Иль слова разумные,
На тебя всё смотрю,
Что, мол, ты подумаешь;
И что бы я ни делала,
Что бы ни надела я,
При тебе и без тебя,
Это только для тебя.

А может, ты моя судьба,
Ты моя кровиночка,
Я тянусь к тебе, как к солнцу
Тянется былиночка.
Да что ж это за ниточка,
Про то никем не сказано.
Только мне всё кажется,
Что я к тебе привязана.


ТЫ ЖИВЁШЬ В ДРУГОМ ГОРОДЕ


Я особым ничем не отмечена,
Мне с тобой ничего не обещано,
И вообще, ты живёшь в другом городе
И другая тебя любит женщина.

У тебя там дела, верно, важные,
Ты заботами разными маешься,
А я минуточку думаю каждую,
Как ты там без меня управляешься.

Полетела б к тебе быстрым ветром я,
Полетела бы ласковой песнею,
Обернулась бы звёздочкой светлою
Иль вошла бы к тебе доброй вестию.

Но ничем я таким не отмечена,
Мне совсем ничего не обещано,
И вообще, ты живёшь в другом городе
И другая тебя любит женщина.


***


Мой дом — моя крепость? Не знаю... не знаю...
Гостей целый день я в мой дом принимаю.
Все возрасты тут, и друзья, и соседи,
Наташа из Питера завтра приедет.
Вот чёрная Голден, тоскуя в разлуке,
В Россию спешит, а Иван — из Калуги,
Есть гость из Парижа, Галинка из Польши.
Борща наварить бы сегодня побольше!
Частенько с бедой, но и праздник бывает,
И песни пока ещё не убывают.
А мы их на кухне, как встарь, распеваем.
Мой дом — моя крепость? Не знаю, не знаю...
А впрочем, и крепость: запруся и плачу,
И Бога молю, чтоб послал мне удачу,
К стене отвернусь и молчу напряжённо.
Подымет, конечно, звонок телефона.
— Да! Как я? Хромаю, хриплю, но здорова.
А кто-то с бедой... Ободряю я снова...
А кто-то начнёт вдруг в любви объясняться.
И снова мне хочется жить и смеяться!


НАТАЛЬЯ ВАРЛЕЙ


О Наташе я мог бы написать целый том, поскольку мы знакомы очень давно и нас связывает слишком многое — очень хорошее, весёлое и лирически-грустное — всякое. Слишком многое, чтобы я мог этак лапидарно обо всём, что хочу, высказаться в ограниченном журнальном пространстве предисловия к её стихам.
Это для всех она в первую очередь «Кавказская пленница», для меня — в последнюю. Мы — друзья. И когда мне говорят, что дружба между мужчиной и женщиной практически невозможна, — я не верю и при этом сразу вспоминаю Наташу.
Она слишком серьёзно и требовательно относится к любви, нет в ней той самой дозы безответственности, которая необходима, вероятно, для «лёгких» отношений между мужчиной и женщиной. Поэтому ей не слишком-то везло в её личной жизни.
Зато — стихи... И в них — то, чего недоставало, чего просило сердце и не получало. Впрочем, оно всегда просит красоты, гармонии и счастья, и просьба эта слишком часто остаётся безответной. И тогда оно снова просит, опять и опять, без всякой надежды на взаимность, но уже стихами или музыкой...


***


Л. Ф.


Ты где?
Ты пишешь ли стихи?
Живёшь ли
тихо-мирно-радуясь?!
А я пишу.
Взлетаю. Падаю...
И полыхает
жизнь нескладная,
Как горстка
веточек сухих,
Никем не брошенных
в очаг
Добра, тепла
и понимания...
Замучили
воспоминания...
И я ношу —
ношу, как мантию, —
Боль
на худых своих плечах.


***


Зачем мы так живём, как будто нам
Отпущены не жалкие десятки,
А сотни лет безмерно длинной жизни?!.
Слабеют душ упругие пружины,
И мы перебираем недостатки
Других, свои в себе не распознав.

Живём греша, как будто истончаясь
В стремлении к добру и совершенству,
Не тяготясь усталостью и ленью...
Густеет вечер. Исчезают тени.
И мы себе прощаем злые жесты,
В жестокости себя не уличая.


***


Я птица Феникс.
Я из пепла возрождаюсь.
Я не боюсь любви, хотя я знаю,
Что ей не суждено
быть вечной и счастливой.
Знаю, вскоре она умрёт.
Придёт распад и горе.
Она уйдёт, уснёт навечным сном.

Ей ласковым крылом глаза закрою
И прошепчу тихонько: «Бог с тобою!
За всё спасибо, и прощай, Любовь»,
И вспыхну, и сгорю, и горсткой праха
Рассыплюсь... Чтобы радостно, без страха
Воскреснуть вновь!..

Я птица Феникс, возрождённая из пепла.
Я знаю всё. Но я опять ослепла.
И вновь готова муки претерпеть:
Любить —
гореть —
и умереть.


ЛЮБОВЬ КАРЕЛЬСКИХ


Люба — выпускница ГИТИСа (теперь РАТИ). Она — человек весёлый, всегда готовый шутку принять и выдать. У неё весёлые и лукавые глаза. Стихи она пишет... сразу. Набело. Как это у неё получается — не знаю. Наверное, как у той же птички: она не работает над руладой, поёт себе и всё. Можно это, конечно, принять за легкомыслие или небрежность, а можно — и за абсолютную естественность — вдруг говорить стихами, вот как дышать, есть, смеяться, ходить, поправлять волосы. Она любит слушать хиты наших эстрадных звёзд, чтобы издеваться над их, прямо скажем, незамысловатыми текстами. Ну а потом берёт и сочиняет на них что-то вроде пародии, такую вот девичью песенку в стиле Татьяны Овсиенко или Алёны Апиной. Не удивлюсь, однако, если её вдруг кто-то запоёт на полном серьёзе, со слезой, прожигающей насквозь, как серная кислота. «Полночь. У окна...» и т.д. — вы это прочтёте. Но другие стихи покажут вам, что она умеет не только это.


***


Полночь, У окна
Я стою одна.
Надо мною светит в небе
Грустная луна.

Капли на стекле,
Свечка на столе...
Где ты, милый мой,
В какой неведомой стране?

Где же, где ты мой
Призрачный герой,
Что навеки смог нарушить
Девичий покой?

Дом мой одинок.
Остров твой далёк,
Где ты для меня хранишь
Свой Аленький цветок.

Тихо и темно.
Дождь стучит в окно.
В листопаде листья кружат,
Им ведь всё равно,

Что опять одна,
Молча из окна
На мою подушку светит
Грустная луна...



***


Фея Ночь окрашивает дюны
В небывало чудный лунный цвет.
Цвет любви, признаний и побед,
Цвет, в котором мы с тобою юны.
В небесах безумный звёздный бал.
Нарушая правды и понятья,
Млечный путь летит ко мне в объятья,
И волна призывно бьёт в причал.
Бередят мне душу старина,
Запах детства, счастья и тоски.
Пусть снегами тронуты виски,
Жизнь звенит, как первая струна.
Фея Ночь, не дай же мне забыть,
Как росою не могли напиться,
Как кружились в лунной колеснице,
Вновь решая: быть или не быть...


***


Непостижима тайна облаков.
Они, храня людские откровенья,
Кружатся в танце до самозабвенья,
Внимая странной музыке ветров.

Из ниоткуда в мир пришедшие, туда
Вернутся снова, чтоб в беспамятстве забыться.
Как талый снег в безвремье раствориться,
Когда забрезжит ранняя звезда.