Русская Энциклопедия с художником антроповым

Алексея Петровича Антропова никоим образом нельзя отождествлять с героями его портретов. Они уверенны, плотны, ядрены, а он скромный мастеровой, сын мастерового, солдата-слесаря. С портрета работы своего ученика П. Дрождина Антропов глядит утомленно и грустно, благостно и доверительно. Его крупное изможденное лицо не может принадлежать человеку, прожившему жизнь в довольстве. Это лицо очень доброго человека. В «Портрете неизвестного» (предполагаемый автопортрет) снова встречаем грустно-сосредоточенный, всепонимающий взгляд прощающего человека. Вся жизнь художника дает основание говорить об исповедуемых им высоких нравственных категориях. О том, что был он жаждущим тружеником, коренистым и упорным в своих устремлениях.
Он прошел обычную нелегкую выучку, состоял в «живописной команде», расписывал церкви, дворцы, сочинял аллегории для празднеств, театральные и фейерверочные декорации, писал иконы. Лишь в 1749 году, тридцати трех лет от роду, заслужил звание «живописного подмастерья». А через три года доверили ему роспись Андреевского собора в Киеве. Затем состоит он в Московском университете на должности «живописного мастера» и добивается назначения в Синод на хлебное место надзирателя за иконописцами и живописцами.
Такая обычная жизнь, и каков заключительный аккорд: то единственное, что нажил художник трудами своими,— дом свой — отдает он в дар одаренным детям.
«Коллежский Асессор и живописи художник Алексей Петрович Антропов... отдал Санкт-Петербургскому приказу Общественного призрения дом свой... в каменном и деревянном строении... для содержания частного училища». И еще при жизни художника там уже учатся 119 учеников. Многие ли петербуржцы сегодня помнят об этом?
«...имею искусство писать стенные и потолочные исторические картины... равно как и портреты с натуры, пишу и по финифти...»
Антропов ощущал плотность времени. Крупные фигуры и лица героев его портретов выпирают из темно-нейтрально¬го фона очень ограниченного пространства. Скованность поз не мешает людям ярка и зримо демонстрировать себя, свое непреходящее значение. Мясистые лица, блестящие глаза. Черты и формы лица, убежден художник, передают характер человека. Сказано в «Письмовнике» Курганова: «Лице есть немой отголосок нашего сердца».
Антропов очень доверяет своей модели. С помощью рез-кого и глубокого цвета он выявляет ее природную силу. За суперреалистическую огрубленность и весомо-приземленную корявость стиль Антропова называли суровым. И. Э. Грабарь даже употребил такое определение, как «мужиковатый», но тут же добавил: «беспощадно-правдивый». Совпадали желания: изображаемый хотел видеть свое правдивое отражение, и художник хотел показать ему его как можно правдивее. Об Антропове замечают, что был он художник национальный и выявлял характерное русское. Возможно, такой чертой являются присущие героям его портретов достоинство и благорасположение. Писал же Н. И. Новиков: «Россияне все к добродеянию склонны...» Вот перед нами на Мы сегодня открываем для себя Россию, как некогда
Колумб— Америку. Провинциальные истории
и археологические изыскания, путешествия и мемуары,
философские экскурсы, взгляд фотохудожника
и многое иное— в нашей новой рубрике.
портрете просвещенный московский дворянин Дмитрий Иванович Бутурлин, человек спокойной, доброжелательной силы. Приятен, по-хорошему важен. Лицо открытое, взгляд внимательный. Художник к своей модели относится с симпатией, с большим тщанием придает лицу монументальность. И мы убеждаемся в значительности глаз, губ, щек, лба, постановки всей головы... Сын Бутурлина — бригадир Семеновского полка Михаил Дмитриевич — молод, строен, ловок фигурой, красив, большие карие глаза, полные жизни, пропорционально вычерченные брови. Младший Бутурлин обладает чувством самозначения, целеустремлен, выдержан, хотя и заметна в его лице сухость, скованность, да и известная педантичность. Другие портреты, в частности неизвестных мужчин, характеризуются ясностью взгляда, задумчивостью, непринужденностью. Снисходителен любезный, отяжелевший, приторно-равнодушно улыбающийся А. М. Голицын. Образ рыцарского благородства — вельможа с бледным лицом, андреевский кавалер граф Вилим Фермор в серебристом костюме и темно-зеленой мантии. Усталое лицо и грустный взгляд противоречат торжеству и гармонии наряда, колонне, драпировкам с кистями, всем необходи¬мым атрибутам парадного портрета...
Портреты деятелей церкви — парадные. За обязатель¬ность их называют ремесленными. Определению этому про-тивишься. Красивые торжественные одеяния, представительные позы, но и — характеры. Духовник Елизаветы Петровны Федор Дубянский: смелое лицо мыслящего, просве-щенного человека. Совсем инакий архиепископ петербургский Сильвестр Кулябка: лицо толстое, простоватое, себе на уме, глазки цепкие, холодные. Архиепископ благословляет, но нет вокруг его фигуры ауры благословения.
Свой особый взгляд у Антропова и на женщину XVIII столетия. В 1754 году он создает знаменитый портрет статс-дамы Елизаветы Петровны — Анастасии Михайловны Измайловой. В напудренной прическе, набеленная и нарумяненная, с насурьмленными бровями, немолодая женщина жизнерадостно и требовательно глядит на нас. Она — из «столпов» тогдашней жизни, правопорядка, символ незыблемости устоев и нравов. Можно представить, как торжествен¬но и горделиво входит в зал следом за императрицей, как простодушно гордится ролью ее наперсницы. Она на своем, завоеванном месте — во дворце, в карете, дома. Ее встреча¬ют почтительными поклонами, ее провожает уважительный говорок. На многое может она повлиять. Тонкая улыбка превосходства на устах. Во взгляде карих глаз ни тени сомнения — снисхождение. Ничем ее не удивишь. Дород¬ная, властная, умная барыня, роскошно одетая по моде того времени и соответственно возрасту.
На груди — изображение Елизаветы Петровны, украшен¬ное бриллиантами. В крепкой основательности фигуры — прочность существования и пафос жизни. Сочные контра-стные краски создают впечатление энергичности. Измайлову даже называли гренадером в фижмах. Из той же «породы» и графиня Мария Андреевна Румянцева, чей портрет А. Бенуа считал лучшим у Антропова. Одутловатое умное лицо — со значением, с улыбкой самосознания, не без приятности глядят темные глаза. Живое лицо, а ведь огрузневшая, тяжелая фигура выдает возраст — семьдесят лет. Но, как свидетельствуют современники, «обладала... юным воображением».
«Женщины эпохи Елизаветы,— утверждал Н. Н. Врангель,— говорят глазами только о любви, а уста их шепчут только о ласке. Женщина — кукла». В известной мере это относится и к портретам молодых женщин кисти Антропова. Тот же Врангель, упрекая художника, писал: «Даже толстая и неповоротливая, неряшливая Анна Карловна Воронцова изображена почти красивой». На фоне витой колонны двоюродная сестра Елизаветы Петровны, обер-гофмейстерина, нарумяненная, напудренная, украшенная жемчугами и бри-льянтами, в пышном платье, орденской ленте, мила, смо¬трит зазывно, хотя выражение лица и достаточно пустовато. Графиню Елизавету Романовну Воронцову, фаворитку Петра III, также обзывали изрядно. И «широкорожей», и «тол¬стой и нескладной, с обрюзгшим лицом». Но портрет опровергает утверждения зоилов. Да, Елизавета Романовна полновата, но приятной женской полнотой, рука ее изящна. Лицо без затей, но приветливо. Антропов явно неравнодушен к женской прелести и очарованию. «Неизвестная» понимает обаяние своих лукавых губок и курносого носика и не скрывает желания украшать себя и нравиться. Ей к лицу чепец.
Дай из роз в лице ей крови,
И как снег представь белу,
Проведи дугами брови
По высокому челу. (М. В. Ломоносов)
Художник не жалеет крови и румян в лице, тщательно вырисовывает брови, необходимое внимание уделяет боль-шим блестящим глазам. Чувственна А. А. Голицына, моло-дая женщина в белом парчовом платье, украшенном букетиком полевых цветов. Исполнена внутренней радости княгиня Татьяна Алексеевна Трубецкая, настоящая красна девица.
Много раз приходилось Антропову писать царственных особ. Отдавая с удовольствием должную дань парадному портрету, он достигает здесь порой неожиданных результатов. По портрету Елизаветы Петровны не скажешь, правда, знала ли императрица, что Великобритания — остров. М. М. Щербатов утверждал, что не знала. Ленива была и не-любопытна. Художника это не волнует. У него Елизавета Петровна — царица навсегда. Свет выгодно освещает ее круглое, улыбчивое лицо — и идола, и кокетливой женщи-ны. Свет освещает ее обширную грудь, пересекаемую синей орденской лентой. Вечность царицы утверждают и роскошные одежды: серебристо-серое платье в золотом шитье и неизбежная горностаевая мантия. Царственная статуя является миру, как добросердечная властительница. Она действительно была «веселого нрава», не очень задумывалась о будущем, ценила удовольствия дня сегодняшнего. Великолепно танцевала, обожала наряды, балы, приемы. Старалась не утверждать смертных приговоров, и, кажется, при ней никого не казнили. «Однако «Льстец» и «Художник» были синонимами при Дворе дочери Петра» (Н. Н. Вран-гель), и одного художника, не так изобразившего ее нос, отстегали кнутом и отправили в Сибирь. Антропов, надо полагать, необходимые пропорции соблюл и участи этой избежал.
Но есть и правда в царственности ее фигуры — Елизавета всегда помнила, чья тень стояла за ней. Дочь Петра обладала и здравым смыслом, и умом, но сей последний был не развит. Более других занятий нравилось императрице собирать табакерки, и она обладала одной из лучших коллекций в Европе... А, впрочем, после мрачной Анны Иоанновны то была светлая надежда рассвета, «...блеснула на российском троне,— писал М. В. Ломоносов,— яснее дня Елисабет». И художник роскошно живописует пышнотелую, высокую женщину, небрежно держащую в руке скипетр...
Но самый неожиданный — Петр III. Он у Антропова — живчик. Художник умудряется соединить Петра III, верно-го пруссака, с Петром III, играющим на скрипке.
...Соскальзывая сапогами и ерзая коленями, бравый Орлов надавил на хилую императорскую грудь и «запер дыхание».
Петра III убили не за то, что был плохим царем, а за равнодушие к соблюдению царского сана. Ему захотелось остаться на троне таковым, каков был он по своему естеству и натуре. Мог с пафосом заниматься муштрой, но смог и упразднить Тайную канцелярию. Отговорясь перед женой, будущей Екатериной II, занятостью указом, ночь про¬водил у возлюбленной, но утром, не волыня, сочиненный другими указ о вольности дворянской подписывал...
Может быть, легкостью нрава царь и был понятен художнику. Антропова старательно хвалили за сверхреалистическое изображение развинченной фигуры с брюшком навыкате, относительно небольшой головкой и узко-юношескими плечами. Критики называли императора вырождающимся уродом и подразумевали умысел художника. Умысла не было. Сведений о том, что портрет царю не понравился, нет. Петр III жаждал тождественности. Разве не удивляло нас изображение пузатенького профиля фараона Эхнатона? Тому тоже нравилось показываться таким, каким он и был.
Император глядит бездумно-любезно. Его длинные тонкие ноги совершают скользящий шаг. Позирующий балерон. И все-таки царь. Не кто-нибудь. Тут уж художник не скупится. Золотистая мантия в горностаях, золотистое шитье мундира, ордена, орденская лента, вычурный резной столик,возлежащие на бархате подушки с кистями символы само-державства корона, скипетр, держава; массивная витая колонна, тяжелые драпировки... В руке— фельдмаршаль¬ский жезл. Петр III опирается на него, как странник на традиционную, но еще не очень нужную палку.
На разных портретах у императора разное выражение лица. Живое и довольно задорное — в первом случае, более скучное, грустновато-капризное — на эскизе, отрешенно-любопытствующее — на загорском портрете. Но везде он хорош абстрактно-самодовольным видом: отнюдь не надувается величием самодержца, а лишь демонстрирует свою непов¬торимую персону. Она выпячивается торжественной цветовой гаммой: мерцают брильянты на короне, державе, скипетре, орденах; светится позолота мебели; золотятся камзол, пояс, кисти, мантия; сочно звучит темно-зеленый мундир с красными обшлагами; победно трубит красный цвет обивки кресла, подушки...
В поколенном, сугубо «кабинетном» портрете Петра III мягкий, но сгущенный колорит создает ощущение странного «царского» уюта. Император чувствует себя непринужденно среди атрибутов власти. Он похож на учителя, привычно и равнодушно вставшего перед учениками, в лице властвует устоявшийся механизм: заученная улыбка, живой, но не наполненный оригинальной мыслью взгляд...
«Гордость — вот истинный характер ее лица»,— писал о Екатерине II француз Рюльер. Антропов ему не противоречит. Женщина в горностаях и драгоценностях восседает в кресле, как на троне. У нее широкий лоб, нарумяненные щеки, симметрично вычерченные брови и, если верить Державину, «сапфиро-светлые очи». Ее грудь и руки показывают, что она прекрасно сложена и, несмотря на свой средний рост, умеет выглядеть величественно.
Антропов живописал олицетворение власти.
Великая актриса, Екатерина всегда знала, как себя вести, что и кому говорить. Неустанно творила она образ императрицы. Судя по портрету, свою главную роль она играет великолепно.
Крупные локальные цветовые пятна в портретах работы Антропова поражают воображение. Интенсивно звучащие цвета вызывают южные ассоциации. Может быть, сказались три года, проведенные на Украине. Художник любит глубину и яркость цвета, контрастные сочетания и «прелесть цветовых сопоставлений». Как ощутимо чувствуется великолепие дорогих тканей, платьев, накидок, кружевных чепцов, бан¬тов, лент, искусственных роз, горжеток, шляп с перьями, орденских лент, букетов и букетиков, фрейлинских портретов, эгретов, драгоценных камней, вееров, кружевных жабо, орденских лент и цепей, наперсных крестов, звезд и орден¬ских знаков, оплечий и ряс, кафтанов и камзолов... Антропов словно вторил Радищеву: «Человек есть хамелеон, принимающий на себя цвет предметов, его окружающих...» Свет одежд — на лицах изображаемых людей. Их трудно представить в более простом одеянии, они поблекнут. Одежды заключали в себе положение, статус, престиж. Шло соперничество роскошества нарядов. Так, граф Разумовский первым начал употреблять брильянтовые пуговицы. «У гордого вельможи и туфли чин имеют».
Антропов пережил царствование семи царей. Родился еще в эпоху Петра I. Вокруг шли баталии, случались и виктории, и поражения. Время Елизаветы по сравнению с бироновщиной отличалось и размахом, и веселостью. По улицам Санкт-Петербурга скользили экипажи, по тротуарам прогуливались щеголипетиметры. У гадательниц по кофейной гуще легко отгадывалось будущее. На Миллионной улице демонстрировали восковые фигуры. Разнообразием отличались народные гулянья. Благородное сословие тешилось балами и маскарадами. Роскошные иллюминации отмечали важные события. На огромном глобусе, в центре России ярко пылала буква «Е», увенчанная короной... Ужасал Пугачевский бунт. Современник Антропова Болотов записывает: «...что с нами, бедными, будет? Погибнем и мы все, как черви капустные». В каждой дворянской детской, засыпая, ребятишки со стра-хом прислушивались: «...войдет в детскую и нас всех передушит. Это было ужасное время».
Время радовало и ужасало. Антропов спешил в свою мастерскую, к мольберту. Строгий, сосредоточенный, внешне монотонный, он испытывал острые вспышки счастья, когда его кисть порождала искомый цвет или в пустотах холста возрождался облик человека, которого он начинал понимать.
Умер Алексей Петрович Антропов семидесяти девяти лет от роду— «горячкою».